Я ничего не утверждаю, но ведь это… Это как-то странно, Вадя. Чудно. Не находишь? Ни семьи, ни детей, ни возлюбленных – ни у одного из них. А ведь пора уже, ой как пора. И женщин вокруг них тоже нет! Янина была, но… – Катя снова запнулась. Вспомнила вдруг, как на вечере в штаб-квартире она, Янина Мелеску, сказала: «Посмотрите на них, Катя, какие они, когда им не до нас. Когда они даже не пытаются скрывать, насколько мы лишние…» – А насчет Риверса я в розыске намеки слышала, что его вообще женщины не интересуют. Хотя к той же Мелеску он относился хорошо. По крайней мере, на людях. И вот я думаю, Вадя… Мужчины без женщин, не обремененные семьями, холостые или разведенные, как Ворон… Эмоциональную пустоту надо чем-то заполнить. И что мы получаем? Получаем какое-то полупрофессиональное-полукарнавальное увлечение – военно-историческое общество, какие-то ряженые балы-маскарады, экзотичную казачью атрибутику, фантастические идеи насчет каких-то там походов по следам забытых экспедиций. Получаем смутные политические шашни, возможно, и мелкие шпионские интриги. Но ведь все это… все это абсолютно несерьезно, Вадя! Даже мне, женщине, ясно – все это мишура, блеф. Игра в «настоящих». И все это словно бы служит заменителем, суррогатом нормальной человеческой мужской жизни, где дом, семья, жена, дети. Где мужчине не нужно доказывать, что он настоящий мужчина, смехотворным переодеванием в Хаджи-Мурата или болтовней о каком-то там вояже в Междуречье, в пустыню. Где и так все ясно!

Знаешь, скажу честно: порой мне кажется, что они все просто блажат. Каждый по-своему. И тот, кто днюет и ночует в своем музее около этих клинописных табличек и печатей, и тот, кто обряжает себя в казачью черкеску, и тот, кто… – Она хотела сказать о Скуратове. Но на ум пришло лишь: как он засунул в свой плащ подушку и выбросил в окно, инсценируя родной матери свое самоубийство. – А ОН, тот, кто убивает, кто преследует Сережку, блажит больше всех. У него просто от одиночества, от полного одиночества поехала крыша. Поехала, понимаешь?

Кравченко только хмыкнул. Это означало: «Ну, ты даешь, дорогуша! Зарапортовалась!»

– Знаю, что ты возразишь. – Катя поправила ему подушку. – Мужчина есть мужчина. Он не только живет для… Но и не только для того, чтобы таскаться по каким-то пескам, изображая из себя терского атамана, или ковыряться в глине, выискивая… Кстати, Вадя, эта печать, что принадлежала Алагирову. В розыске мне сказали, что на ней вроде бы человек-бык изображен. Шумерское божество, причем злое. А я этого человека-быка в музее видела. ШЕДУ. Вид у него действительно препротивный. На него неприятно смотреть. Так вот я подумала: это я к тому говорю, что на некоторые вещи порой полезно взглянуть под другим углом. Я подумала: а отчего Алагиров не расставался с этим странным талисманом – человеком-быком? Что чаще всего выбирают себе в качестве талисманов, знаешь? Знаки зодиака. Я и проверила сегодня по справкам. Алагиров по гороскопу как раз Телец, родился 7 мая. И знаешь, кроме Алагирова, среди них есть и другие, кто мог выбрать себе в качестве талисмана быка. Белкин, Скуратов и Ворон – тоже Тельцы. Понимаешь, к чему это я? А у Скуратова даже прозвище «Бизон», ты же сам мне говорил! Бизон – это ведь большой бык?

– Смутные познания в зоологии. – Кравченко заворочался на подушке. – Если мы дошли уже до исследования гороскопов… До ручки это называется. Остальные-то кто по зодиаку?

– Риверс – Рак, в июне родился, Астраханов – Скорпион, день рождения в ноябре.

– Чушь все это, Катя. – Кравченко закрыл глаза. – Никогда не верил в гороскопы. Звезды тут, поверь, ни при чем.

– Тебе вредно говорить. Молчи, – шикнула на него Катя. Еще чего! Не хватало, чтобы он перечил ей сейчас, когда она так славно, так дедуктивно строила свои собственные «версии».

Глава 40

РИТУАЛ

Допрашивать Анатолия Риверса нужно было не на авось, а с умом. Эту нехитрую истину Никита Колосов после допросов Астраханова и Белкина затвердил наизусть. Агент Бархат приехал на Никитский так рано, как только смог, сразу после того, как Никита позвонил ему и поднял с постели. Белая старенькая «Нива» с прикидом «под джип» остановилась напротив Зоологического музея. Но в машине беседовать было несподручно, и они с Бархатом прогулялись до консерватории, где сели на скамейку у памятника Чайковскому. Вокруг на крохотном пятачке раскинулось студенческое кафе. И Бархат чувствовал себя в его музыкально-тусовочной атмосфере как рыба в воде.

– То, что ты предлагаешь, Никита, занятно, – выслушав все то, что Колосов счел нужным ему изложить, Бархат скользнул взглядом по собеседнику. – Но где же, пардон, законность? Где ее незыблемость и непререкаемый авторитет?

– Кончай зубоскалить. Фигурант у меня на два часа вызван. А мне нужно, чтобы ты был там уже к одиннадцати. И все осмотрел. Сейчас половина десятого. – Колосов совсем не расположен был шутить.

– Ну, а как же неприкосновенность жилища? Что, совсем никак? Круто. Эх, и на что только не приходится идти ради… – Бархат вздохнул. – А ключей от его хатки у тебя, конечно, нет?

– Конечно, нет. И ордера на обыск тоже пока нет. Был бы – я бы тебя не беспокоил.

– Дверь стандартная, я еще в тот раз проверил. Хлипкая. В коммуналках, которые внаем сдаются, железных, слава богу, пока не ставят. И сигнализации тоже нет. – Бархат лучезарно улыбнулся, снова вздохнул. – А что я должен у него искать? «Пушку»? Нож?

– Не знаю пока. Не мне тебя учить. Я тебе все рассказал. И насчет этой девицы Мелеску… Ее голыми руками задушили. Ни «пушка», ни нож не потребовались, так что…. Смотри сам. Я хочу, чтобы именно ты осмотрел его логово, пока он будет у меня на допросе. Возможно, ты увидишь что-то характерное для такого, как он. Или же наоборот – чего-то не увидишь, что должно вроде быть. Одним словом, обнаружишь что-то – немедленно позвонишь мне на мобильный.

Бархат смотрел на памятник Чайковскому. О чем-то думал. Лицо его было… Никита резко встал.

– Все, время вышло, – скомандовал он. – Ну, берешься сделать это для меня?

– Конечно, – Бархат посмотрел на него снизу вверх, медленно поднялся. – А когда я отказывался, Никита?

Без четверти два Риверса доставили на Никитский в Управление розыска. «Взяли» его в «Пятом меридиане», в монтажной, без шума и пыли. По словам сыщиков, ездивших брать, известие о смерти Янины Мелеску повергло Риверса и находившихся в монтажной сотрудниц киностудии в шок. И его предварительные показания заключались в единственной фразе, которую он твердил и в монтажной, и в машине по дороге в главк, и в коридоре розыска: «Мы же виделись с ней три дня назад! Яна была жива и здорова! Кто это сделал? За что?!»

То, что Риверс находится на грани истерики, Колосов понял, едва лишь фигуранта ввели в кабинет. Человек, доставленный на допрос, разительно отличался от человека, некогда виденного им у стойки бара «Дома Скорпиона». Да что там! Это были две совершенно разные личности.

Риверс с трудом удерживался от слез. Или, возможно, делал вид, что сдерживается. Ведь он был, и это Никита очень хорошо сейчас понимал, – режиссер, киношник. А они-то умеют лицедействовать и даже учат этому искусству других.

– Как давно вы были знакомы с Яниной Мелеску, Анатолий Аверьянович? – Колосов в который раз задал ритуальный вопрос, после того как представился сам и терпеливо выслушал эмоциональный взрыв горя, скорби, негодования и недоумения.

– Более двенадцати лет. Мы вместе с Яной учились на одном курсе во ВГИКе. А почему меня в такой нервозной спешке привезли сюда к вам в уголовный розыск? – Разве это спешка? Впрочем, вы правы, время не ждет. Слишком часто стали умирать люди, которые… Ну, скажем, с которыми вы были знакомы, Анатолий Аверьянович. Пять дней назад не стало небезызвестного вам Абдуллы Алагирова. И вот – новая утрата.

– Могли бы позвонить мне, вызвать, я бы сам пришел.

– Позвонил я тут Алексею Скуратову. Знаете такого, да? Вызвал. А он не явился. Проигнорировал. А у меня время уже не терпит. – Никита созерцал фигуранта. – Значит, вы учились вместе с потерпевшей. И что – все пятнадцать лет потом регулярно встречались? Но она, кажется, сама родом из Кишинева? И вернулась после института домой?