– Ребята, добрый день, – Колосов поздоровался с группой, тревожно и тихо жужжавшей в курилке и настороженно умолкшей при приближении чужака. – Я из уголовного розыска. По поводу гибели вашего товарища. Могу я с вами поговорить?
– Удостоверение покажите! – Приказ был отдан петушиным тенорком неким субъектом в растянутой спортивной «кенгурушке» и «бермудах».
– Любуйтесь.
Они, сопя, сосредоточенно полюбовались. Кто-то сдвинул на лоб темные очки-»стрекозу», кто-то, напротив, нацепил на нос круглые гляделки в металлической оправе.
– Устраивает? – осведомился Никита. – Ну и где поговорим? Прямо здесь?
– Идемте, – предложила лаконично «кенгурушка». Возможно, это был групповой староста или так себе – неформальный лидер сплоченного молодого коллектива. – Данька убит? Нам в общагу из милиции уже звонили и в деканат. Вы нам объясните, что произошло?
Они всей стаей привели его в комнату: три кровати, три тумбочки, окно, шкаф, отставшие от стен линялые обои и дикий бедлам. Набилось их сразу, как шпрот-малюток в банку, и любопытные все прибывали и прибывали. В основном преобладали юноши – лысые, бритые, с серьгами, с длинными волосами «а-ля Горец», бородатые и те, у кого вместо бород рос на щеках колкий гусиный пух. Когда же в дверь попытались сунуться и особы женского пола – девочки-сокурсницы, «кенгурушка»-лидер без церемоний выпихнул их вон. А потом плотно прижался к двери спиной. Никита понял: ему показывали, что предстоящая беседа сугубо для мужских ушей.
Он видел: лучше сказать им сразу, что именно произошло с Масловым. Причем рассказать в деталях, обязательно упомянув наручники. Он чувствовал: так будет лучше. Они слушали его внимательно. Даже чересчур для их возраста.
– По стереотипу я вам сам должен вопросы задавать и слушать ваши ответы. А я информацией делюсь, излагаю ход событий. – Он вытащил сигареты. Кто-то быстро щелкнул зажигалкой. Колосов не видел кто, но прикурил. – Денису нанесли пять ножевых ранений. И это не была банальная хулиганская потасовка. Ну, а теперь, поскольку я удовлетворил ваше жадное любопытство…
– А кто вам сказал, что мы про Даньку только из любопытства спрашиваем?!
Это крикнул… Колосов опять же не видел кто. Кто-то из дверей.
– Хорошо, пусть не из любопытства. Из сострадания. От горечи, боли, от печали о погибшем вашем сокурснике и друге. – Он оглядел их. – Ну, а теперь могу я и вас в свою очередь спросить о нем?
Монолог с трудом, но превратился в диалог. Они отвечали сначала нехотя, а потом иногда все разом, иногда кто-то один, кто был более осведомлен. И за час с небольшим этой сумбурной беседы Никита узнал о Денисе немало.
И то, что он приехал из Мурманска, «как Ломоносов», что отец у него умер, а раньше работал инженером в порту, что осталась мать-учительница и младшая сестра. Что для того, чтобы учиться и как-то существовать в Москве, он ретиво подрабатывал где только мог: монтировал аппаратуру на дискотеках и в студенческих клубах, вкалывал уборщиком в «Макдоналдсе», устраивался официантом в летнее кафе на Арбате. Что учился он ничего, но хвосты имел – а кто их не имеет? Свободным временем из-за подработок почти не располагал…
– Подружка у него имелась? – спросил Колосов. – Не познакомите меня?
Они переглянулись.
– Понятия не имеем, – ответил за всех «кенгурушка». – В такие тонкости своей интимной жизни Даня нас не посвящал.
Фраза была вычурной, двусмысленной и… печальной. А в разговоре сразу точно ледок замерз.
Чувствовалось: они что-то недоговаривают. Не хотят.
– До сих пор нам неизвестно, что Маслов делал в тот вечер на Варшавском шоссе, где его подобрала машина, – сказал Колосов. – Быть может, вы подскажете? Может, он с работы возвращался?
Никто не откликнулся. Возможно, они не знали. Никита глянул на неформального лидера: кенгурушка «Найк», замызганные бермуды, костлявые коленки, кроссовки сорок шестого размера, массивные и тупые, как асфальтоукладчики.
– А где он тут жил, комнату не покажете? – спросил он, помолчав.
– Здесь. Вы на его койке сидите.
Никита огляделся в который уже раз.
– В вещах рыться будете? Обыскивать? – «кенгурушка»-лидер спрашивал печально и зло.
– А нужно?
– Всегда так бывает. Менты… ну, ваши приезжают, шмонают все вверх дном.
– Ну да. Случается, и кое-что находят. Белый зубной порошок, например. А как-то приехали в одно такое же логово, а в грязном белье парнишек-студентов – гранаты «РГД». Эй, у кого там зажигалка? Дайте-ка прикурить, – на этот раз Никита разглядел того, кто поднес зажигалку к его сигарете. Тоже «кенгурушка», джинсы, кроссовки сорок третьего размера, русый мальчишеский затылок.
– С похоронами его надо что-то вам решать, – сказал Колосов. – И родственникам его – матери – дайте телеграмму.
– Мы позвонили в Мурманск, как только из милиции сообщили. И с похоронами тоже…
– Никаких соображений больше по поводу услышанного от меня нет?
Они молчали как партизаны. И Никита по этому их сплоченному вынужденному молчанию чувствовал: они просто не хотят говорить. Точнее, договаривать, рассказывать о Маслове все до конца.
– Сотовый у него имелся? – спросил он.
– Купил, точнее, в подарок получил. Потом загнал в скупку б/у аппаратов, деньги понадобились.
– А кому звонил по нему? Вам, сюда?
Кто-то хмыкнул.
– Кто из вас видел его в тот день? Во сколько это было? – Никита задавал традиционный полицейский вопрос не в начале, в конце беседы.
– Ну, я его видел. И вот Бобер… Макс Бобров тоже, – «кенгурушка» кивнул на обладателя зажигалки. – Мы же с ним в комнате вместе жили. Утром он сказал – у него дела. У нас консультация была в шесть – он не пришел в институт. Мы с Максом подумали: ну, заточил, наверное, где-то…
– Заточил что? – осведомился Никита.
Лидер сделал рукой неопределенный жест. Толковать его можно было как угодно: запил, загулял, заработался, закрутился, забыл, «забил», затесал, загвоздил, замочил…
Замочили… Дениса…
– В шесть он жив был и невредим. – Колосов поднялся. – Вот только где время проводил, как и с кем… Значит, никаких соображений? А догадок, слухов, сплетен, интриг, компромата?
– А чего ты прикалываешься-то? – «кенгурушка»-лидер тоже дернулся. – Чего ты прикалываешься?
– Я? – искренне изумился Колосов. – Да бог с тобой. Я просто поддерживаю светский треп с умненькими – то есть себе на уме – человечками. С тобой, например. Мы еще имен друг друга не знаем, а ты меня уже горлом берешь.
– Меня зовут Лев, – представился «кенгурушка». И Колосов подумал: мама моя, и дают же кому-то такие имена!
– Ну, вот тебе, Лев, телефон мой в управление, – он вытащил визитку, – на всякий пожарный. Если что вспомните коллективно или индивидуально. А это телефон в морг больницы, договоритесь, когда тело можно будет после судмедэкспертизы забрать – завтра или послезавтра. Он ведь тебе друг был, Денис-то?
– Мы жили в одной комнате.
– Все четыре года?
– Да… то есть, когда он не жил на квартире, а перебирался сюда.
– У кого на квартире?
Молчание.
– Ладно, все равно. – Никита вздохнул. – О нем ведь некому позаботиться, кроме вас, его сокурсников и друзей.
Лев протянул руку и взял визитку. Колосов протиснулся к двери, направился к лифту. Они молча провожали его взглядами. Пялились. Подошел лифт. Двери открылись, закрылись. На этот раз кабина была пустой. Но все равно с неистребимым запахом мятной резинки, травки и пива.
Вернувшись в главк, Колосов застал в отделе по раскрытию убийств криминалиста Синицына. Тот что-то горячо обсуждал с его сотрудниками. От них Никита и узнал, что Сергей Мещерский «визуально опознал» по снимку одного из числившихся без вести пропавшим потерпевшего с видеокассеты.
Синицын принес распечатку с данными на Константина Бородаева.
– Когда обратились с заявлением о его пропаже? – спросил Никита устало.
– Двадцать восьмого марта. Заявление поступило от его знакомой Людмилы Ереминой.